aklyon

Я уже писал об этом сериале вот здесь, когда был где-то на середине просмотра. Вчера я закончил смотреть последнюю серию, и мне захотелось добавить к сказанному ранее несколько слов. Итак:

Сериал «Во все тяжкие», по моему мнению, сделан настолько виртуозно, что достигает невиданной высоты. На данный момент я затрудняюсь назвать что-либо приближающееся к нему по качеству из всей сериальной продукции. Я ставлю высшие баллы его создателям по всем параметрам, а именно: сюжет, актерская игра, непредсказуемость сюжетных поворотов, виртуозное сочетание аудио и видео-ряда, а также правильное решение поставить точку в нужном месте… – все это (и многое другое, на что я обращал внимание все эти несколько месяцев, пока смотрел этот сериал), на мой взгляд, достойно всяческих похвал.

Вот, скажем, одна из сцен: главный герой – Уолтер Уайт – просыпается среди ночи от звона упавшего на пол обручального кольца. Уайт неизлечимо болен и так изможден, что кольцо спадает с истощенного пальца. Уайт подбирает кольцо с пола, надевает его на веревочку, обвязывает ее вокруг шеи и засыпает дальше.

Или вот еще: главные герои дают бандиту-наркодилеру, находящемуся у них в заключении в подвале, импровизированный бутерброд и бутылку с водой. А он, перед тем, как съесть бутерброд, отрывает корочки от хлеба – он, как выясняется, просто не любит есть корочки. При этом всем ясно – в живых оставить его невозможно, его часы сочтены. Но все же заключенного бандита нужно еще покормить – хотя бы еще один раз – и вот Уайт идет в дом за едой… и теперь уже сам срезает корочки с хлеба, перед тем, как дать своему арестанту его последнюю трапезу.

И подобных трогательных, пронзительных, подробно сыгранных моментов в сериале «Во все тяжкие» – масса. Не случайно, записывая свои впечатления от просмотра этого сериала в Фейсбуке, я сравнил его с лучшими фильмами Феллини: в том смысле, что, «после просмотра кино такого качества все остальное сразу меркнет, все остальное можно смотреть только через какое-то (долгое) время». А сейчас вдруг вспомнил, как Сергей Юрский кадр за кадром пересказывал режиссеру Анатолию Эфросу содержание фильма «Восемь с половиной». Так вот, полагаю, что сериал «Во все тяжкие» тоже можно рассказывать кадр за кадром: настолько великолепно он сделан.

Это, на моей памяти, второй такой случай, когда, просмотрев все сезоны от начала и до конца, понимаешь, что посмотрел не сериал, а – длинный художественный фильм с четкой завязкой, развитием и финалом, после которого уже ничего нельзя добавить (первым таким сериалом был «Клиент всегда мертв», о котором я писал вот здесь). А сколько хороших сериалов губит именно то, что действие чрезмерно растягивается, и в какой-то момент авторы просто перестают понимать – что же им делать дальше со своими героями! Это погубило и «Lost», и третий сезон сериала «Homeland», в котором действие начало ходить по кругу и резко потеряло в напряжении и в развитии. В этом смысле сериал «Во все тяжкие» заканчивается на пике, и его финал выглядит логичным и однозначным решением.

Про тонкости сочетания действия и саундтрека я уже писал в предыдущем посте. Надо сказать, что под этот саундтрек очень хорошо совершать легкую пробежку, и – надо же! – а я и не знал, что, оказывается, электронная музыка, даже рэп, может совсем не раздражать (вот эту вот композицию я, на удивление, слушал несколько раз подряд, и, признаюсь, хочется еще). Вот вам, в качестве иллюстрации, еще две композиции из сериала (на сей раз – не рэп!) – и слова каждой песни абсолютно четко связаны с происходящим действием (не припомню подобного хода ни в одном из виденных мною сериалов. Что это – новый сериальный язык?).

José Larralde - «Quimey Neuquen»
Mick Harvey - «Out of time man»

Об этом сериале написано много, и, полагаю, что напишут еще.

Я же хочу обратить внимание вот на какой момент, который, в силу личных причин, чрезвычайно мне самому дорог.

Из завязки мы видим: учитель химии, узнав, что он смертельно болен, начинает варить метамфетамин, чтобы обеспечить себя и семью достаточной суммой денег – и на свое лечение, и на будущее своей семьи.

Постепенно, прочный стабильный мир вокруг него начинает рушиться.

И тут самое главное для него становится – продолжать делать вид, что «все в порядке», «ничего страшного не происходит», что «все, в конце концов, обойдется».

И вот он неожиданно готовит чудесный завтрак семье, потому что «все ведь в порядке, и ничего страшного не произошло» (а все уже чувствуют, что происходит что-то не то, и зловещая тишина висит в воздухе), и пытается, «как ни в чем не бывало», рассказать свой день своей жене, которая вдруг начинает отвечать сухо и односложно на его искреннюю любовь и поддержку…

…и в этот момент я замираю перед экраном, потому что вдруг узнаю в этом человеке, мучительно пытающемся наладить те отношения, которые уже никогда невозможно будет наладить, пытающемся восстановить хоть какую-то видимость порядка и спокойствия,.. я узнаю в этом человеке себя…

Правда, слава Богу, это было много лет тому назад.

Снежная буря, накрывшая Иерусалим, смешала все планы. Из-за нее, в частности, два концерта двух женщин – выдающихся интерпретаторов Баха – прошли с разницей в один день: в четверг мы слушали Анджелу Хьюитт, в субботу – Евгению Лисицыну.

Что-либо писать по поводу игры этих двух женщин не хочется – именно потому, что их игра была совершенна.

Но от обоих концертов, вместе с ощущением великой радости и невероятной точности попадания – Бах! в Иерусалиме! да еще в таких блестящих интерпретациях! (вот только разве что снег уже не шел – а то было бы уж совсем как кадр из какого-нибудь Тарковского или Норштейна) – остались какие-то пластические воспоминания, которые хотелось бы зафиксировать.

Итак: руки Анджелы Хьюитт, особенно в перерывах между частями сюит (3-ей и 6-ой английскими), внезапно остановившиеся над клавиатурой после того, как прозвучал последний звук.

На поклонах она грациозно протягивала их в сторону рояля, как бы приглашая нас поаплодировать и ему тоже.

Два слова о репертуаре: помимо известных двух сюит Баха, Хьюитт играла не такие уж и часто встречающиеся две сонаты Бетховена: восемнадцатую и двадцать четвертую. Лисицына же вообще играла абсолютно не известного мне Баха (Тема с одиннадцатью вариациями BWV 768, например), а закончила – весьма эффектно, надо сказать – Сонатой на тему 94 псалма немецкого композитора Юлиуса Ройбке: еще одним неизвестным мне доселе шедевром.

Вообще, меломанам советую обратить внимание на программу Иерусалимского музыкального центра: мастер-класс Мюррей Перрайи, концерт контратенора Андреаса Шолля и так далее.



Орган – совершенно мистический инструмент. Конечно, можно почитать в Интернете о том, как все в нем работает, но мне кажется, что тем самым я нарушу какую-то божественную магию рождения звуков (ведь, действительно, не стоит поверять алгеброй гармонию). Правильно сделали в соборе Дормицион, поставив перед зрителями проектор, показывающий игру Лисицыной вблизи во всех подробностях.

Итак, я смотрю на картинку: вот перед исполнительницей три ручных клавиатуры, четвертая – под ногами. У музыканта есть помощница, которая время от времени появляется на картинке и нажимает на невидимые кнопки, открывающие комбинации клапанов, выдвигает-вдвигает отдельные клапаны, переворачивает ноты, а затем так же внезапно и бесшумно исчезает во тьме.

И все это становится для меня удивительным современным балетом на старинную музыку, балетом, в котором многие движения двух «танцовщиц» для меня – загадка.

И это – поистине волшебное, уникальное зрелище!

Стоило остаться в соборе после окончания концерта. Евгении Лисицыной хотелось продолжать играть, так что можно было тихонько подняться по винтовой лестнице на второй ярус под звуки Хоральной прелюдии, остановиться в двух шагах от органистки, услышать, как она восторженно говорит: «Для меня – праздник играть в Иерусалиме!»...

И зазвучали первые такты «Аве Марии» Шуберта, и запела певица, и какая-то женщина, стоящая напротив меня, закрыла лицо руками и зарыдала в голос.

После посещения лекции литературоведа Михаила Вайскопфа с «интригующим» названием: «Михаил Генделев как «лучший и талантливейший» поэт «русского» Израиля или Наш ответ Бродскому»

Свое мнение по поводу поэзии Михаила Генделева я уже как-то высказал вот здесь, после посещения вечера его памяти (о котором даже был подготовлен вот этот вот краткий репортаж, с мордой вашего покорного слуги на последних секундах).

А вчера я оказался на одной из лекций, проходящей в рамках иерусалимского Лимуда, и попал в какой-то параллельный мир. Мир, в котором «нам» надо почему-то отвечать одним поэтом другому поэту. А поскольку масштабы личностей явно несопоставимы, «мы» вынуждены всячески принижать одного поэта и завышать заслуги другого.

Итак, поэзия Бродского, особенно позднего, по словам Михаила Вайскопфа, – это «поэзия морга», она «полна тяжелого бреда». Вдобавок, убежден лектор, с годами Бродский «писал все хуже и хуже». В результате, выйдя, как и Генделев, из питерской поэтической среды, Бродский не нашел своего места в мире, своего дома в нем. Он вынужден был влачить «выморочное существование». В этом же контексте употребил Вайскопф и слово «межеумочность», но теперь уже трудно сказать – как точно было построено предложение, чтобы это слово встало на правильное место. В общем, Бродский, оказывается, поэт «межеумочный».

Ну, а Михаилу Самуэлевичу Генделеву, напротив, удалось построить свой дом в этом мире: в этом он оказался успешнее Бродского. Хотя судьба у него была, конечно, не особо счастливая: в Израиле он бедствовал, потом уехал в Москву. Но каким-то образом, по словам Вайскопфа, ему удалось сосуществовать на два дома, на две страны.

Слушал я все это – и не мог поверить своим ушам.

Единственное объяснение услышанному у меня может быть такое: Израиль – страна маленькая, все знают всех. Так что многие лично были знакомы с таким неплохим поэтом Мишей Генделевым, дружили с ним. Ну, а желание близких друзей увековечить память знакомого поэта было бы, безусловно, понятно и вызывало бы у меня всяческое уважение...

…если бы некоторые из них не делали бы это так бестолково.

В самом деле, сказал бы Вайскопф просто: я был знаком с одним талантливым поэтом, Мишей Генделевым. Его стихи мне близки, и поэтому я хочу поделиться с вами этими строчками. И не надо никого ни с кем сравнивать, и никому отвечать (вообще, названия лекций на Лимуде, надо сказать, отличаются завидной креативностью. «Еврейское искусство. Существует ли оно?», «Жизнь и театр. Применимы ли законы театра для самоанализа повседневной жизни? Возможно ли стать драматургом собственной судьбы?» и уж совсем загадочное «Фейсбук – виртуальный фьюжн он-лайн. Ехать или не ехать?». «Есть ли жизнь на Марсе?», одним словом).

Время уже поджимало, но все-таки я успел задать этот интересующий меня вопрос: а правда, как можно сравнивать такие несопоставимые по масштабу личности фигуры? Бродского можно любить или не любить, его поэзия может быть близка или нет, но мне лично представляется очевидным, что он – последний на сегодняшний день гениальный поэт, писавший на русском языке, и лучше никого из современных поэтов с ним не сравнивать – а то чувствуешь себя как-то неловко (особенно после того, как слышишь вот это вот: «Бродский с годами писал все хуже и хуже», «его поздние стихи - это поэзия тяжелого бреда»...). Михаил Генделев – это все-таки совсем другая «лига».

В ответ я услышал довольно скомканное рассуждение о том, что стихи и Бродского, и Генделева одинаково трудны для запоминания, и что во многих компаниях (в которые я, слава Богу, не вхож) поэзия Бродского уже давно считается «вчерашним днем».

«Вот, спросите у сидящего здесь Зеева Бар-Селлы», – Вайскопф кивнул на человека, сидящего позади. «Зеев, хочешь что-нибудь сказать на эту тему?».

И поднялся со своего ряда некто Зеев Бар-Селла (бывший журналист газеты «Вести»? бывший заместитель главного редактора?), и изрек:

«Бродский как поэт закончился в 1974 году»…

…И сижу я теперь с томиком Бродского, и пытаюсь понять – как поэт, «закончившийся в 1974 году», смог написать после этого «Осенний крик ястреба», «Венецианские строфы», «Письма династии Мин», «Я был только тем, чего ты касалась ладонью...» и, вообще, все остальное?

«...Как рассказать мне теперь мою историю?»

Я уже писал как-то вот здесь, что я люблю, когда мне с экрана рассказывают про простые и вечные истины: про любовь, про дружбу, благородство, про верность, честь... список можно продолжать. Эти слова до сих пор важны в нашем жестоком и страшном мире. Мне до сих пор интересно смотреть именно про них. Причем, если четко расставлены акценты, если я верю режиссеру, что он меня не обманывает, что он говорит со мной о них предельно серьезно и что для него все эти ценности важны так же, как и для меня, – то сама стилистика его рассказа и сюжет как будто отступают на второй план.

Главное, чтобы рассказано было серьезно и талантливо.

И чтобы меня не обманывали (как обманывают меня в фильмах Тарантино), и не эпатировали ради эпатажа (как случается раз за разом в российском кино).

Так вот, сериал «Во все тяжкие» («Breaking Bad») – он обо всем об этом: о любви, о дружбе, о благородстве, о верности и о чести.

В этом сериале несколько потрясающих актерских работ. Прежде всего - изумительно играют исполнители главных ролей Брайан Крэнстон и Аарон Пол. Но и остальные тоже хороши.

Они нигде не врут (хотя главный герой по сюжету врет все время).

Как им это удается? Понять невозможно. Наверное, просто называется «талант» и «великая игра».

И поэтому этот сериал заставляет меня и смеяться (а с недавних пор я заметил, что рассмешить меня в кино становится все труднее: мне абсолютно не смешны ни работы «Квартета И», над которыми принято «ухахатываться», ни американские романтические комедии. Последний раз я смеялся от души над «Маленькой Мисс Счастье»... и сейчас с удовольствием отметил, что и Брайан Крэнстон, и Дин Норрис снимались и в этом фильме, и в сериале «Во все тяжкие»), и «обливаться слезами над вымыслом», и по-настоящему переживать за героев.

Тем более, что когда я прочел краткое содержание сериала, я отнесся к нему с крайним скептицизмом. Я тогда досматривал третий сезон «Аббатства Даунтон», и мне очень сложно было поверить, что сериал про наркоту и «мочилово» может мне понравиться.

А оказался он – про любовь. Слава Богу, понял я это почти сразу.

Это к вопросу о том, что когда правильно расставлены акценты, и фильм снят серьезно и талантливо, – это почти всегда будет залогом успеха в моих глазах (даже если количество «черного юмора» и крови в сериале, порой, зашкаливает).

Этот сериал снят не просто талантливо, а – виртуозно.

В нем важна каждая деталь. Включая подбор саундтрека.

Саундтрек состоит из шедевров, известных и забытых: и подобраны они не случайно. Стоит только вслушаться в слова, и становится понятно, что каждая песня (каждая!) предельно соответствует тому моменту в сериале, где она звучит.

Вот на глазах у главных героев – школьного учителя химии Уолтера Уайта и его партнера, слегка «укуренного», но, в общем, безобидного парня Джесси Пинкмана совершается очередное жестокое и бессмысленное убийство «ни за что».

Момент страшный.

И в этот самый момент звучит песня дуэта Нарлза Баркли «Who's Gonna Save My Soul»:



Кто спасет теперь мою душу?
Как рассказать мне теперь мою историю?

И на эти вопросы в тот самый момент у главных героев нет никакого ответа.

И такие виртуозно продуманные детали и соединения в этом сериале встречаются на каждом шагу.

В общем – если еще не видели, то очень рекомендую.

Я читал где-то об Олеге Ефремове, что он мог посреди какого-то скучного критического разбора спектакля, или планов на будущее (точно не запомнил) перебить особенно невыразительно вещающую критикессу: Посмотрите, какой великолепный закат вон там в окне! Ну посмотрите же, остановитесь и посмотрите, что вы все «бу-бу-бу» да «бу-бу-бу»?

Мы слишком часто тонем в шуме ничего не значащих трескучих слов, и так редко обращаем внимание на красоту за окном.

А теперь читаю замечательное (хоть xfqybr и утверждает, что плохо отредактированное) интервью с Олегом Дорманом по поводу выхода в свет книги «Нота» о Рудольфе Баршае, и, среди прочего, наталкиваюсь на эти слова:

Хотя я восхищен Израилем, он совершенно в моем сердце; я и не думал, что так близко восприму его существование, пока не оказался там.

АН: Как вы там оказались в первый раз?

ОД: Меня и туда привела Лилианна Зиновьевна Лунгина. Я поехал снимать для «Подстрочника» в 2006 году. У меня не было никакого специального отношения к поездке, ехал по делу. Но хватило первых двух шагов по длинному стеклянному коридору, который ведет из таможни в основной зал.

АН: О да, все начинается с Бен-Гуриона.

ОД: Первая мысль, совершенно внезапная, когда я увидел за стеклянными стенами этот чахлый, невыразительный пейзаж, — что поколения моих предков мечтали сделать шаг, который я сейчас делаю. Вот этот шаг, с левой ноги на правую... Во мне взорвалась комета. Вторая мысль была, что этот чахлый пейзаж породил устои, понятия, метафизику и мораль той части человечества, среди которой я живу, — и все лучшее, что было этим человечеством создано. А потом я увидел, как в конце коридора низверглись с небес потоки воды, пронизанные солнечными лучами. Люди, которые придумали этот фонтан в тель-авивском аэропорту, — гении. Это одно из лучших произведений искусства, какие я видел в жизни. Потом, к слову, оказалось, что таких поразительных произведений в Израиле немало, потому что нельзя изображать ни человека, ни вола, ни осла и приходится искать образ. Это великий аэропорт. Не просто место посадки самолетов — место Прибытия, это библейский аэропорт.

Приехал в Тель-Авивский аэропорт имени Бен-Гуриона один раскрученный блогер, потом второй, потом еще кто-то, потом – уже с нашей стороны кто-то туда-сюда слетал, потом еще кто-то... – и о чем же они спешили нам рассказать? О глупых вопросах службы безопасности, об унизительных, по их понятиям, шмонах, да об испорченном отпуске и чувстве неловкости за Израиль.

Иногда полезно напоминать и себе, и им, что есть невыразительно вещающие скудоумные критикессы, но, слава Богу, есть и те, которые способны сказать: посмотрите на этот прекрасный закат за окном!

И ничто не мешает им, особенно тем из них, которые не утратили еще способность восхищаться, увидеть в Тель-Авивском аэропорту этот фонтан, почувствовать сам аэропорт – как библейский...

Если умница Олег Дорман может, значит – смогли бы и они.

Или же они просто слишком... раздражены на окружающий мир? недальновидны? глупы? утратили эту способность восхищаться?

Все интервью полностью заслуживает внимательного прочтения.

Долго думал – что же так зацепило меня в двух прекрасных актерских работах Джеффри Раша: в роли королевского логопеда Лайонела в фильме «Король говорит» 2010 года и в роли пожилого аукциониста Верджила в новом фильме итальянского режиссера Джузеппе Торнаторе «Лучшее предложение»?

Потом понял: его герои, хоть и абсолютно непохожи друг на друга, занимаются, в сущности, одним и тем же –

...придают уверенность другим в своих собственных силах.

И это само по себе – невероятно подкупает и заинтересовывает с первых же кадров.

Обстоятельства могут быть совершенно разными, эпохи – разными, наконец, между самими образами, созданными Рашем нет, на первый взгляд, ничего общего: ну что общего может быть между личным логопедом короля Георга VI и пожилым аукционистом наших дней? Впрочем, мы довольно быстро узнаем, что аукционист наживает свою личную коллекцию картин не совсем честным путем. Тут же можно вспомнить, что и Лайонел, на самом деле, не был врачом, а лишь – неудавшимся актером, разработавшим уникальный метод улучшения речи.

То есть, они оба – и логопед короля, и аукционист из фильма «Лучшее предложение» проживают, прямо скажем, не самую честную жизнь.

Но и в том, и в другом случае ими движет одна, чрезвычайно уважительная черта характера: внутреннее благородство, влекущее за собой искреннюю заботу о других.

Как помочь королю справиться с дефектом речи?
Как помочь таинственной девушке справиться с тяжелым недугом и выйти, наконец, из своего многолетнего затворничества?

Все это, в сущности, вопросы преодоления, тяжелого труда над самим собой, борьбы с самим собой и с обществом, навязывающим определенные правила поведения. Тяжкий труд.

И, безусловно, тут же очень хорошо чувствуется и разница между этими двумя ситуациями: мы очень скоро узнаем, что помощь девушке-затворнице отнюдь не так уж и бескорыстна, как можно было бы ожидать. Да и внутреннее благородство королевского логопеда растворяется порой в банальных профессиональных амбициях и неуемной гордости.

Впрочем, и результат оказывается разным: в одном случае герой оказывается вознагражден по-королевски, в другом – жестоко обманут. И как же вдруг защемило сердце за такого цинично обманутого воришку, ошеломленно оглядывающего пустые стены своей потайной комнаты!

И вот эту вот двойственность намерений, желаний, целей Джеффри Раш играет необычайно искусно. В какой-то момент ловишь себя на мысли – до какой степени переживаешь за него, вопреки всему тому, что о нем знаешь! И как же глубоко в человеческой культуре коренятся все эти механизмы, о которых и сообщает нам его персонаж.

Согласно древнегреческому мифу, один царь высек из слоновой кости такую совершенную статую, что ему захотелось оживить ее. С тех пор, вероятно, нас чрезвычайно привлекают все эти непростые вопросы: где проходит грань между искусством и жизнью? Возможно ли в отношениях изменить дорогого тебя человека? Фактически, «создать» его заново для себя. И до какой степени можно его изменить?

Наконец, есть ли место подлинным живым чувствам в мире хитроумных денежных комбинаций: и кто, в результате, выигрывает в таком нечестном мире?

Наверняка, есть и другие вопросы, подобные этим, и, при желании, можно разглядеть их в фильме «Лучшее предложение». Этот фильм смотрится на одном дыхании, и в первую очередь, благодаря великолепной игре Джеффри Раша в роли одного не очень честного аукционистa, которого движет вспыхнувшее чувство и внутреннее благородство. Глядя на этого актера, становится понятно, что эта черта присуща не только его героям, но и ему самому. Оттого, пожалуй, ему так легко удается сыграть такие столь разные образы, обнаруживающие сходство только если повнимательнее присмотреться к ним.

К слову сказать: за свою игру в фильме «Король говорит» Джеффри Раш был, на мой взгляд, более чем достоин Оскара. Однако, среди четырех призеров этого фильма его имени не было. Как и его герой, Лайонел, оставшийся в тени Его Королевского Высочества, так и он сам был, как будто бы, несправедливо обойден почестями.

Надеюсь, когда речь зайдет о присуждении наград за этот фильм – «Лучшее предложение», справедливость, пусть хоть и такая формальная, все же восторжествует.

Прочитал потрясающую историю о многовековых попытках расшифровки так называемой «Рукописи Войнича» (вот эта статья на английском, о самой рукописи есть обширный материал на разных языках и в Википедии, например вот здесь по-русски).

История достойна пера какого-нибудь Дэна Брауна или Умберто Эко (и, оказывается, действительно, несколько литературных, кино- и компьютерных произведений уже обращались к этой теме. Но это все как-то по мелочам, а на мой взгляд, сама история так и просится на страницы толстого бестселлера, целиком и полностью посвященного ей), некоторые сюжетные повороты поражают воображение.

Так, например, один профессор проводит последние годы своей жизни в анализе закорючек на концах таинственных букв, и ему кажется, что разгадка уже близка... а закорючки оказываются естественным процессом высыхания чернил. Или, скажем, один из параллельных сюжетов – книжный магазин владельца манускрипта Вильфрида Войнича, бежавшего из Сибири в Англию (и женившегося на той самой Этель Войнич, которая написала «Овода»!), становится местом подпольных встреч революционеров. Наконец, за шестьсот лет со дня написания манускрипта меняются средства и способы его расшифровки. Если раньше рукопись передавали между собой из рук в руки алхимики и профессора криптографии, а потом в течение почти трех веков она вообще была погребена в хранилище иезуитского ордена в Риме, теперь, благодаря «Всемирной паутине», любой человек из любого уголка мира может попробовать свои силы в расшифровке этого загадочного документа. Вот только годы идут, а ключа к разгадке ни у кого нет, так что даже создается впечатление, что это – либо средневековая шутка, либо искусная современная подделка.

В любом случае, попробовать свои силы в дешифровке можно вот здесь. Не правда ли, красивая история? Одна таинственная рукопись, а вокруг нее столько надежд и разочарований, столько великих ошибок грандиозных умов, столько разных судеб намешано – от средневекового алхимика, настолько богатого, что даже император обращался к нему за займом, до бывшего сибирского заключенного, а ныне – не очень известного лондонского букиниста!

Когда принимаешь решение поехать навестить родственников в небольшой немецкий городок Саарбрюкен, вдруг сама собой начинает появляться перед глазами неожиданная информация о значимости этого места.

То в виде заметки на французском языке о выставке уличного искусства, проходящей на старом металлургическом заводе «Völklinger Hütte» под Саарбрюкеном.

То в виде рецензии на превосходную запись всех симфоний Брукнера, выполненную оркестром Саарбрюкенского радио под управлением Станислава Скровачевского.

На выставку мы, в результате, так и не попали. Но зато, следуя традиции каждый раз привозить из заграницы себе в подарок какой-нибудь диск с классической музыкой, мы купили диск с 9-й симфонией Антона Брукнера из вышеупомянутого комплекта (желающие, кстати, еще могут скачать его вот здесь).

Традиция покупать в заграничных поездках диски с классической музыкой возникла довольно давно. В идеале это должна быть музыка, каким-то образом связанная с данным местом. Так, из Риги я привез диск изумительной латышской певицы Инессы Галанте, а из Лондона – запись струнной музыки Элгара и Воана-Уильямса (которой, в частности когда-то пели дифирамбы вот здесь).

А вот выбрать в музыкальных магазинах Парижа диск, как-либо связанный с этим городом (или вообще – со всей Францией), оказалось, на удивление, трудной задачей. В результате я воспользовался литературной ассоциацией и купил в магазине на Елисейских Полях вот эту вот запись Марты Аргерих – не так давно, открыв ее биографию, написанную журналистом Оливье Беллами, я понял, что мой начальный уровень французского вполне позволяет мне читать ее и даже получать удовольствие от такого чтения.

Ну и, конечно, сам французский язык по природе своей невероятно музыкален.

В Париже мы провели три дня. Как известно, французы очень вежливы, и невозможно сосчитать – сколько раз за день направо и налево произносишь «Merci, monsieur!», «Merci, madame!»...

Merci, merci… – где я это слышал?

А вот где: Марио Дель Монако поет арию из Отелло «Niun mi tema».

Отзвучал финальный аккорд, и еще до шквала аплодисментов один из потрясенных зрителей восторженно выдохнул: «Merci!».

Наверняка есть записи и получше – и других певцов, и самого Дель Монако.

Но эта запись – особенная. Особенной сделал ее вот этот вот выдох потрясенного слушателя: «Merci!» – как свидетельство необычайной связи между певцом и залом в тот вечер.

Теперь и я произношу по разным поводам «Merci!» с таким же придыханием, и каждый раз мне вспоминается этот редкий момент, запечатленный на пленке.

Вот она, эта запись:



Продолжение следует.

Один из важнейших документов мировой литературы в исполнении автора:



(В данном случае любые мои слова кажутся лишними).

Знал ли я, однажды в автобусе случайно открыв роман Меира Шалева «Как несколько дней», как он перевернет мою жизнь?

Что я и много лет спустя не смогу назвать ничего другого в современной мировой литературе, что задевало бы меня так же сильно и глубоко?

Что я когда-нибудь буду играть в спектакле по этому роману и радоваться возможности представлять этот великий текст со сцены (как когда-то радовался я, представляя со сцены на иврите стихи Бродского в спектакле «Убийство на берегу моря»!)?

Иногда я жалею, что не могу посмотреть этот спектакль со стороны.

Или, даже, не совсем так: я жалею, что так трудно мне писать о нем, именно потому, что я не вижу его со стороны.

В своей воображаемой рецензии я бы обязательно написал о тех деревянных досках, торчащих по краям сцены угрожающими трезубцами: вилы в руках Юдит, ломающаяся ветка, «как разгневанная богиня» оборвавшая ее жизнь – эти судьбоносные предметы предопределены в декорации спектакля с самого начала и до самого конца.

Вообще, мне нравится, когда рецензенты находят скрытые метафоры в нашем спектакле. Например, очень хорошо это удалось Михаэлю Хендельзальцу, когда он сравнил нашу интерпретацию со сплетенной косой.

Полагаю, что можно находить и другие метафоры, которыми пропитан сценический воздух.

И на сцене, и в жизни.

Помните венецианские бумажные кораблики вот из этого поста?

Вы можете увидеть их на нескольких фотографиях спектакля вот в этом вот трейлере, под замечательную музыку нашего музыканта Бори Зимина:



А если еще не видели самого спектакля, или хотите посмотреть его повторно: ждем вас на следующей неделе, 16 и 18 мая, в иерусалимском театре «Хан»!