Грызня в мире совершенства и гармонии

Я удивлялся, как мой любимый Святослав Рихтер мог так отзываться о моем не менее любимом Владимире Горовице.

Но вот передо мной замечательный диск (вернее – диски) клавирных сюит Генделя, которые Рихтер записал на пару с Андреем Гавриловым, победителем конкурса Чайковского 1974 года. Запись оказалась настолько вдохновенной, что про нее полушутя вспоминали, что невозможно отличить – где играет Рихтер, а где – Гаврилов. Это для представления уровня.

Прошло семь лет со смерти Рихтера, и вот, в 2004 году, Андрей Гаврилов вспоминает:

«Это в СССР Рихтер был иностранец с совершенно другой эстетикой. То, что здесь было оригинально, там было обычно. И, конечно, для меня его феномен был связан с очень большой оторванностью и девственностью СССР - тогда до него не дотягивали, он ушел вперед на тысячу голов и тысячу световых лет. А на Западе он пытался играть экстравагантного, свободного гомосексуалиста, и это никогда не скрывалось. Слава очень хорошо знал, как себя вести в Париже: ага, грудь нараспашку, флорентийская лилия, публичные заявления с непередаваемой интонацией:"Oui, je suis egoiste" и все прочие атрибуты. А вот в Германии он не нашел чем нравиться. Так что человек он противоречивый, неоднозначный, большой азартный игрок между двумя системами. В нем было очень много жестокого, циничного и непростительного в поведении и характере, и в России, повторяю, не готовы к настоящему Рихтеру».

А вот отрывок из другого интервью, двумя годами раньше:

«Для Рихтера это была игра в имидж, выработанная тонкая политика, вымуштрованная прохождением через сталинское время, хождением двадцать пять лет на грани расстрела. Этот человек себя полностью перековал и превратился в положительного героя... Все его любимые герои - мстители. В 1961 году он поехал в Париж и загулял в гейских саунах так, что там до сих пор это вспоминают. Это очень сложный характер, о котором здесь еще широкие массы ничего не знают. Если вы считаете, что время назрело поговорить о Славе всерьез и свободно, то, кроме меня, этого никто не скажет... Слава всегда любил надевать маски. У него было такое количество масок, и он мог бы работать самым замечательным разведчиком. Это трагически сказалось и на его музыке, и на его уходе. Но это требует отдельного разговора - слишком это напоминает великую шекспировскую историю».

Когда-то это интервью перепечатала израильская русскоязычная газета «Вести». Я помню как меня поразили, среди прочего, вот эти строчки:

«Я по себе это знаю, перед своим уходом я стал играть как свинья, а успех был все равно. Я играл, как подонок, из протеста, - холодно, тихо, сухо и с мерзким отношением. А многие так играют до конца жизни. Освободилась русская ниша, Светланов постарел. На кого ставить - на Гергиева. Был бы в Мариинском театре хромоногий карлик - было бы еще лучше. Это никакого отношения к музыке не имеет».

И, естественно, реакция на эти размышления (а также - и на саму личность Андрея Гаврилова) не замедлила последовать. Одни, как, например, Николай Петров, ужаснулись, «что ложь может быть такой беспардонной, столь открыто декларируемой, с претензией на убедительность и столь отталкивающей и мерзкой». Другие отметили довольно низкий уровень пианизма Гаврилова («...изысканности-то особой и не было. Вместо этого было сбивающее с ног нахрапистое прямодушие. Если часть помечена ритмом какого-либо танца – значит, это будет пониматься [...] так, что получаются действительно сплошные "танцы-шманцы" и больше ничего. Если есть стаккато – значит, будет грубое бацание по клавише со всей что ни есть мочи. Артистично? Ну да. Сыгран Бах? Вроде как сыгран...»).

Ну и так далее. Это хорошо, что они так всполошились. А сколько гадких слов и поступков проходят тихо, незаметно, не вызывая никакого удивления или, как это говорится, резонанса?!

И вот читаешь все это и думаешь – а ведь это только край корзины с грязным бельем, да и на саму корзину-то наткнулся совершенно случайно. А грязного белья там ох как много, и все выдающиеся, великие, гении – все они там будут. Даже если они, как Гаврилов, «выдающиеся в прошлом». Может, в следующий раз и приближаться-то не стоит, а попытаться постичь произведение вне связи с творцом? Просто как чистое искусство?.. Ведь отношения между гением и злодейством, видимо, так и остались для нас загадкой.

Грызня в мире совершенства и гармонии

Я удивлялся, как мой любимый Святослав Рихтер мог так отзываться о моем не менее любимом Владимире Горовице.

Но вот передо мной замечательный диск (вернее – диски) клавирных сюит Генделя, которые Рихтер записал на пару с Андреем Гавриловым, победителем конкурса Чайковского 1974 года. Запись оказалась настолько вдохновенной, что про нее полушутя вспоминали, что невозможно отличить – где играет Рихтер, а где – Гаврилов. Это для представления уровня.

Прошло семь лет со смерти Рихтера, и вот, в 2004 году, Андрей Гаврилов вспоминает:

«Это в СССР Рихтер был иностранец с совершенно другой эстетикой. То, что здесь было оригинально, там было обычно. И, конечно, для меня его феномен был связан с очень большой оторванностью и девственностью СССР - тогда до него не дотягивали, он ушел вперед на тысячу голов и тысячу световых лет. А на Западе он пытался играть экстравагантного, свободного гомосексуалиста, и это никогда не скрывалось. Слава очень хорошо знал, как себя вести в Париже: ага, грудь нараспашку, флорентийская лилия, публичные заявления с непередаваемой интонацией:"Oui, je suis egoiste" и все прочие атрибуты. А вот в Германии он не нашел чем нравиться. Так что человек он противоречивый, неоднозначный, большой азартный игрок между двумя системами. В нем было очень много жестокого, циничного и непростительного в поведении и характере, и в России, повторяю, не готовы к настоящему Рихтеру».

А вот отрывок из другого интервью, двумя годами раньше:

«Для Рихтера это была игра в имидж, выработанная тонкая политика, вымуштрованная прохождением через сталинское время, хождением двадцать пять лет на грани расстрела. Этот человек себя полностью перековал и превратился в положительного героя... Все его любимые герои - мстители. В 1961 году он поехал в Париж и загулял в гейских саунах так, что там до сих пор это вспоминают. Это очень сложный характер, о котором здесь еще широкие массы ничего не знают. Если вы считаете, что время назрело поговорить о Славе всерьез и свободно, то, кроме меня, этого никто не скажет... Слава всегда любил надевать маски. У него было такое количество масок, и он мог бы работать самым замечательным разведчиком. Это трагически сказалось и на его музыке, и на его уходе. Но это требует отдельного разговора - слишком это напоминает великую шекспировскую историю».

Когда-то это интервью перепечатала израильская русскоязычная газета «Вести». Я помню как меня поразили, среди прочего, вот эти строчки:

«Я по себе это знаю, перед своим уходом я стал играть как свинья, а успех был все равно. Я играл, как подонок, из протеста, - холодно, тихо, сухо и с мерзким отношением. А многие так играют до конца жизни. Освободилась русская ниша, Светланов постарел. На кого ставить - на Гергиева. Был бы в Мариинском театре хромоногий карлик - было бы еще лучше. Это никакого отношения к музыке не имеет».

И, естественно, реакция на эти размышления (а также - и на саму личность Андрея Гаврилова) не замедлила последовать. Одни, как, например, Николай Петров, ужаснулись, «что ложь может быть такой беспардонной, столь открыто декларируемой, с претензией на убедительность и столь отталкивающей и мерзкой». Другие отметили довольно низкий уровень пианизма Гаврилова («...изысканности-то особой и не было. Вместо этого было сбивающее с ног нахрапистое прямодушие. Если часть помечена ритмом какого-либо танца – значит, это будет пониматься [...] так, что получаются действительно сплошные "танцы-шманцы" и больше ничего. Если есть стаккато – значит, будет грубое бацание по клавише со всей что ни есть мочи. Артистично? Ну да. Сыгран Бах? Вроде как сыгран...»).

Ну и так далее. Это хорошо, что они так всполошились. А сколько гадких слов и поступков проходят тихо, незаметно, не вызывая никакого удивления или, как это говорится, резонанса?!

И вот читаешь все это и думаешь – а ведь это только край корзины с грязным бельем, да и на саму корзину-то наткнулся совершенно случайно. А грязного белья там ох как много, и все выдающиеся, великие, гении – все они там будут. Даже если они, как Гаврилов, «выдающиеся в прошлом». Может, в следующий раз и приближаться-то не стоит, а попытаться постичь произведение вне связи с творцом? Просто как чистое искусство?.. Ведь отношения между гением и злодейством, видимо, так и остались для нас загадкой.