«Поднимается занавес: на сцене, увы, дуэль…»

«Посвящается Ялте» на сцене: что? где? зачем? из чего?.. (когда? Уже ясно – когда: 24 марта).

Допустим – с этого начали – всю сцену пересекает волейбольная сетка. Отсюда – курортная безмятежность, на фоне которой и происходит убийство. Автор (убитый) лежит в надувной резиновой лодке. На его смерть звучит «Remember me» Генри Перселла. Певица поет на эстрадных подмостках. Помни меня, но забудь о моей участи…

Или – сетка есть, но она – другая, рыболовная. Подвешена на таких палках по всему периметру сцены (эх, мое рижское приморское детство!). В сетке запутались пивные бутылки – в конце они должны будут зажечься и обрисовать макет корабля. Вся труппа в течении месяца собирала бутылки. Убитый автор валялся в гамаке. Умирал он в тишине – Перселл на его смерть в предыдущей версии звучал хоть и красиво, но уж очень «сусально».

Или – нет никакой сетки, а есть приморский тир. Допросы идут на фоне мишеней (Если бы вы знали – какие страшные мишени бывают! Какие интересные!). По дороге в тир участникам драмы предлагается сфотографироваться на память в фанерной «кичевой» стойке с прорезью для лица... Потом их будут фотографировать уже после допроса.

Но просто тир – это совсем не так интересно, как тир в кубе. Черный, значит, куб. И в нем мишени. И репетиции три-четыре вся труппа ходила завороженная этим словом. Правда, есть что-то такое завораживающие в слове «куб». А уж в словосочетании «черный куб»: Кааба, там... Малевич, помноженный на шесть… «Одиночество есть человек в квадрате»… или в кубе… Неважно. Главное: он может вертеться, створки могут открываться и закрываться, мишени меняться, действующие лица – проходить через стенки, исчезать и появляться… Автор в конце садился-ложился у стены закрытого куба, как Иосиф – в финале «Обетов»…

Но все сетки, все тиры, все кубы, это, пожалуй, режиссура «от головы». А если от сердца? Тогда прочь все усложнения и нагромождения! На сцене – просто – помост и стулья. Два пространства: яркое, насыщенное прошлое (шахматные партии с убитым, любовь с убитым, танец с убитым, выпадения в другие миры с убитым…) и тусклое протокольное настоящее: допросы, допросы, допросы... И вот створки куба-тира уносятся, а их место занимают… те самые подмостки из нашего спектакля – из «Легенды о счастье без конца», два месяца назад шедшие в наборе с волейбольной сеткой.

…И на них взгромождается автор. И начинает читать. История, рассказанная ниже, правдива… Нет, ну это как-то куцо… Объема не дает. Ладно, автор пусть пока почитает начало, а для объема в серединке будут и другие стихи: «Я был только тем, чего ты касалась ладонью», «Любовь», например… (Забавно, все-таки, что это стихотворение – «Любовь» – написано 11 февраля. Правда, 1971 года… Но все равно).

Или – история историей, конечно, а все-таки – история-то эта про что? Писал автор своих героев, а они его взяли и убили. Зависть к таланту. К необычности творческой личности. К свободе и независимости… автора… самого Бродского. Ну, тогда, давайте с «Офортов», что ли, начнем. Артур, читай «Офорты». Читай «мелодией». Читай «смыслом». А теперь читай «смыслом», но вот каким – от глубокой обиды на… партнеров, на… ленинградских поэтов, на возлюбленную.., на власть, на весь мир… от этой обиды и рождаются твои офорты, твои стихи… М-да, ну-ка, попробуй опять «мелодией» – помычи, помычи, роди строчку, потом опять помычи – и уже читай без остановки…

Красиво, здорово, интересно… но никакого отношения к «Посвящается Ялте»… Убираем «Офорты» (а то уже пошли шуточки в труппе – офорты–аборты).

Сетки, тиры, кубы, помосты, стулья, офорты… Убираем, возвращаем, таскаем с места на места декорации, учим тексты на двух языках... Прав, тысячу раз прав был Михаил Афанасьевич: бывают сложные машины на свете, но театр сложнее всего...

А то, что сам Бродский ненавидел театр, и вся его поэзия сопротивляется театральному воплощению?.. Ну, это уже другая история.

«Поднимается занавес: на сцене, увы, дуэль…»

«Посвящается Ялте» на сцене: что? где? зачем? из чего?.. (когда? Уже ясно – когда: 24 марта).

Допустим – с этого начали – всю сцену пересекает волейбольная сетка. Отсюда – курортная безмятежность, на фоне которой и происходит убийство. Автор (убитый) лежит в надувной резиновой лодке. На его смерть звучит «Remember me» Генри Перселла. Певица поет на эстрадных подмостках. Помни меня, но забудь о моей участи…

Или – сетка есть, но она – другая, рыболовная. Подвешена на таких палках по всему периметру сцены (эх, мое рижское приморское детство!). В сетке запутались пивные бутылки – в конце они должны будут зажечься и обрисовать макет корабля. Вся труппа в течении месяца собирала бутылки. Убитый автор валялся в гамаке. Умирал он в тишине – Перселл на его смерть в предыдущей версии звучал хоть и красиво, но уж очень «сусально».

Или – нет никакой сетки, а есть приморский тир. Допросы идут на фоне мишеней (Если бы вы знали – какие страшные мишени бывают! Какие интересные!). По дороге в тир участникам драмы предлагается сфотографироваться на память в фанерной «кичевой» стойке с прорезью для лица... Потом их будут фотографировать уже после допроса.

Но просто тир – это совсем не так интересно, как тир в кубе. Черный, значит, куб. И в нем мишени. И репетиции три-четыре вся труппа ходила завороженная этим словом. Правда, есть что-то такое завораживающие в слове «куб». А уж в словосочетании «черный куб»: Кааба, там... Малевич, помноженный на шесть… «Одиночество есть человек в квадрате»… или в кубе… Неважно. Главное: он может вертеться, створки могут открываться и закрываться, мишени меняться, действующие лица – проходить через стенки, исчезать и появляться… Автор в конце садился-ложился у стены закрытого куба, как Иосиф – в финале «Обетов»…

Но все сетки, все тиры, все кубы, это, пожалуй, режиссура «от головы». А если от сердца? Тогда прочь все усложнения и нагромождения! На сцене – просто – помост и стулья. Два пространства: яркое, насыщенное прошлое (шахматные партии с убитым, любовь с убитым, танец с убитым, выпадения в другие миры с убитым…) и тусклое протокольное настоящее: допросы, допросы, допросы... И вот створки куба-тира уносятся, а их место занимают… те самые подмостки из нашего спектакля – из «Легенды о счастье без конца», два месяца назад шедшие в наборе с волейбольной сеткой.

…И на них взгромождается автор. И начинает читать. История, рассказанная ниже, правдива… Нет, ну это как-то куцо… Объема не дает. Ладно, автор пусть пока почитает начало, а для объема в серединке будут и другие стихи: «Я был только тем, чего ты касалась ладонью», «Любовь», например… (Забавно, все-таки, что это стихотворение – «Любовь» – написано 11 февраля. Правда, 1971 года… Но все равно).

Или – история историей, конечно, а все-таки – история-то эта про что? Писал автор своих героев, а они его взяли и убили. Зависть к таланту. К необычности творческой личности. К свободе и независимости… автора… самого Бродского. Ну, тогда, давайте с «Офортов», что ли, начнем. Артур, читай «Офорты». Читай «мелодией». Читай «смыслом». А теперь читай «смыслом», но вот каким – от глубокой обиды на… партнеров, на… ленинградских поэтов, на возлюбленную.., на власть, на весь мир… от этой обиды и рождаются твои офорты, твои стихи… М-да, ну-ка, попробуй опять «мелодией» – помычи, помычи, роди строчку, потом опять помычи – и уже читай без остановки…

Красиво, здорово, интересно… но никакого отношения к «Посвящается Ялте»… Убираем «Офорты» (а то уже пошли шуточки в труппе – офорты–аборты).

Сетки, тиры, кубы, помосты, стулья, офорты… Убираем, возвращаем, таскаем с места на места декорации, учим тексты на двух языках... Прав, тысячу раз прав был Михаил Афанасьевич: бывают сложные машины на свете, но театр сложнее всего...

А то, что сам Бродский ненавидел театр, и вся его поэзия сопротивляется театральному воплощению?.. Ну, это уже другая история.