В четверг мы первый раз репетировали на новом месте. И чувствовали себя там крайне неуютно: в отличие от нашего родного «бомбоубежища», новое место еще не было обжито нами, оно было для нас чужим. Да и встретило оно нас враждебно: первые полчаса мы боролись со скрипом двери и оконной ставни и с шумом кондиционера, а все последующее время – с отзвуками дискотеки, находившейся неподалеку.
Видимо, долго мы там не задержимся.
Мы делали первый, «атмосферный» этюд по роману Меира Шалева «Несколько дней». В ближайшие дни должно выясниться, дает ли он нам право на постановку пьесы, и если да, то на каких условиях.
А пока мне остается только воздевать руки к небу и молиться: Господи, сделай так, чтобы он разрешил нам постановку.
Потому что, чем больше я читал и перечитывал этот роман на русском, продирался сквозь язык оригинала, изучал литературоведческие статьи о нем, тем яснее становилось мне, что:
Этот роман – мое самое сильное литературное потрясение за последние три года.
В самом этюде мы проверяли возможность воссоздания атмосферы этой деревушки, в которой живут герои романа. Живут, казалось бы, каждый – в своем определенном пространстве, но при этом связаны они друг с другом историей, которую рассказывают - читателю – главный герой – мальчик Зейде, а ему, в свою очередь, один из трех его отцов – Яков Шейнфельд.
И вот, под чтение текста романа, один – записывал пальцем на столе понравившееся ему слово или фразу, другой – купал ребенка, третья – укладывалась спать, четвертый – следил за всеми и что-то напевал.
У каждого из нас была своя история, свое действие, свой уголок в этом мире, а связаны мы были одним – текстом произведения, текстом нашей общей истории, звучащим над всеми нами.
И вот о чем я вспомнил: были времена, когда никаких виртуальных сетей и никакой блогосферы не было, а потребность ощущения единства – была. И очень часто поиск такого единства шел через литературу. Мы читали одни и те же книги, и через эти книги понимали, что «мы» – это «мы».
Причем, речь в данном случае идет не только о том, что вся страна выписывала одни и те же журналы, и можно было открыто обсуждать «Архипелаг ГУЛАГ» и «Мастера и Маргариту».
А вот о чем: я запомнил забавный ритуал, существовавший в нашей семье, и с тех пор сам иногда его выполняю: некоторые книги ты покупаешь сразу в нескольких экземплярах, а затем раздариваешь «своим», объединяя их таким образом.
Первой такой книжкой на моей памяти стало желтенькое издание «Чемодана» Сергея Довлатова с портретом писателя на обложке руки Иосифа Бродского. В 1991 году она была куплена в шести экземплярах и подарена маминой подруге, семье наших знакомых, моей однокласснице, в которую я был влюблен, еще кому-то…
Так всех нас, живущих довольно разрозненно, объединил довлатовский текст.
С тех пор такое текстовое объединение происходило, и не раз.
Причем: не каждую книгу так подаришь, очертив круг «своих», объединив их тем текстом, который, по твоему мнению, они воспримут лично, с таким же серьезным к нему отношением, что и ты.
Так вот, последней такой книгой, купленной мною в нескольких экземплярах и объединившей людей в разных странах, стал роман Меира Шалева «Несколько дней».
И, конечно же, когда я читаю: «Итак, где-то там, в огромной Америке, живет моя наполовину сестра, имя которой ни разу не сорвалось с губ матери, ибо, как я уже говорил, на любые вопросы она повторяла лишь свое извечное: «А нафка мина»», я знаю, что это – про меня.
Тем более что, перевернув страницу, я читаю про скрюченного древнего старика, медленно передвигающегося по улице Бейт-а-Керем в Иерусалиме. Плод ли воображения автора, автобиографическая ли деталь – неважно. Главное, что мне очень легко увидеть этого скрюченного старика – ведь живу я на соседней улице.
Видимо, долго мы там не задержимся.
Мы делали первый, «атмосферный» этюд по роману Меира Шалева «Несколько дней». В ближайшие дни должно выясниться, дает ли он нам право на постановку пьесы, и если да, то на каких условиях.
А пока мне остается только воздевать руки к небу и молиться: Господи, сделай так, чтобы он разрешил нам постановку.
Потому что, чем больше я читал и перечитывал этот роман на русском, продирался сквозь язык оригинала, изучал литературоведческие статьи о нем, тем яснее становилось мне, что:
Этот роман – мое самое сильное литературное потрясение за последние три года.
В самом этюде мы проверяли возможность воссоздания атмосферы этой деревушки, в которой живут герои романа. Живут, казалось бы, каждый – в своем определенном пространстве, но при этом связаны они друг с другом историей, которую рассказывают - читателю – главный герой – мальчик Зейде, а ему, в свою очередь, один из трех его отцов – Яков Шейнфельд.
И вот, под чтение текста романа, один – записывал пальцем на столе понравившееся ему слово или фразу, другой – купал ребенка, третья – укладывалась спать, четвертый – следил за всеми и что-то напевал.
У каждого из нас была своя история, свое действие, свой уголок в этом мире, а связаны мы были одним – текстом произведения, текстом нашей общей истории, звучащим над всеми нами.
И вот о чем я вспомнил: были времена, когда никаких виртуальных сетей и никакой блогосферы не было, а потребность ощущения единства – была. И очень часто поиск такого единства шел через литературу. Мы читали одни и те же книги, и через эти книги понимали, что «мы» – это «мы».
Причем, речь в данном случае идет не только о том, что вся страна выписывала одни и те же журналы, и можно было открыто обсуждать «Архипелаг ГУЛАГ» и «Мастера и Маргариту».
А вот о чем: я запомнил забавный ритуал, существовавший в нашей семье, и с тех пор сам иногда его выполняю: некоторые книги ты покупаешь сразу в нескольких экземплярах, а затем раздариваешь «своим», объединяя их таким образом.
Первой такой книжкой на моей памяти стало желтенькое издание «Чемодана» Сергея Довлатова с портретом писателя на обложке руки Иосифа Бродского. В 1991 году она была куплена в шести экземплярах и подарена маминой подруге, семье наших знакомых, моей однокласснице, в которую я был влюблен, еще кому-то…
Так всех нас, живущих довольно разрозненно, объединил довлатовский текст.
С тех пор такое текстовое объединение происходило, и не раз.
Причем: не каждую книгу так подаришь, очертив круг «своих», объединив их тем текстом, который, по твоему мнению, они воспримут лично, с таким же серьезным к нему отношением, что и ты.
Так вот, последней такой книгой, купленной мною в нескольких экземплярах и объединившей людей в разных странах, стал роман Меира Шалева «Несколько дней».
И, конечно же, когда я читаю: «Итак, где-то там, в огромной Америке, живет моя наполовину сестра, имя которой ни разу не сорвалось с губ матери, ибо, как я уже говорил, на любые вопросы она повторяла лишь свое извечное: «А нафка мина»», я знаю, что это – про меня.
Тем более что, перевернув страницу, я читаю про скрюченного древнего старика, медленно передвигающегося по улице Бейт-а-Керем в Иерусалиме. Плод ли воображения автора, автобиографическая ли деталь – неважно. Главное, что мне очень легко увидеть этого скрюченного старика – ведь живу я на соседней улице.