О ноздрях с виолончелями или Мой ассоциативный реквием

Еще в детстве, после многократного прослушивания вот этой записи и после просмотра фильма «Амадеус» поселилась во мне стойкая уверенность, что «Реквием» Моцарта – это самое великое музыкальное произведение на свете.

Только вот текста этой заупокойной мессы я не знал. И подпевать пластинке не мог, разве что можно было вовсю выдумывать слова. Возникала какая-то непонятная «спаржа» в «Tuba mirum», которая потом и запивалась морсом из партии тенора.

Слова я узнал намного позже – они были напечатаны в буклетике, сопровождавшем другую музыку на эти же слова – «Реквием» Джузеппе Верди под управлением Артуро Тосканини.

Но до поры до времени у меня не было никакой необходимости заучивать все эти тексты. Естественно, самые полюбившиеся куски, вроде гениальной «Lacrimosa», заучивались сами собой.

Вслушивался я и в другие знаменитые реквиемы: после Верди настал черед Форе, а потом и Брамса с его «Немецким реквиемом»... Какие-то фразы запоминались из них..

Как-то раз, в студенческую пору, по моей, или все же по нашей общей вине опаздывала одна девушка на утреннюю пару латыни. Слегка сокрушалась по этому поводу. А я ей предлагал войти в класс, бухнуться на колени перед учительницей и пропеть из Верди: «Куид сум ми-изер ту-унк дикту-урус?..». Мол, что еще я, бедняжка, могу сказать в свое оправдание?

В голове у меня при этом звучал голос Федоры Барбьери. Но на ютьюбе я ее не нашел, так что вы услышите великолепную Агнес Бальтса. Вам сюда.

А вот теперь, спустя много лет, после десятка переслушанных записей, в нашем новом спектакле играю я католического священника

Все хоронит и хоронит он людей, все читает и читает заупокойную мессу по каждому покойнику.

А надо вам сказать, что слова на неиспользуемом незнакомом языке заучиваются плохо. Нужно постоянно искать ассоциации, и запоминать не столько слова, сколько сами эти ассоциации.

Подобный опыт заучивания у меня уже был: я вводился на роль офицера в «Прощании с Дон Жуаном», и мне нужно было за два дня выучить «Патер ностер» и «Аве Марию».

Поразило меня тогда звуковое обилие всех этих «челлис» да «нострис». Сплошные виолончели да ноздри, говорил я сам себе. Да еще какие-то Мольеры с фруктами («…in mulieribus et benedictus fructus ventris»). Еще слегка беспокоил вопрос – кому же это дано бесходие, и бесходие куда?

Ведь: «Panem nostrum quotidianum da nobis hodie».

Ну, в общем, совсем как в том анекдоте про волны, которые бились аборт корабля.

Помню, как в начале девяностых надсмехались мы над неким пропагандистом иврита, который предлагал учить язык с помощью ассоциаций – чем потешнее, тем лучше.

Имя его я не запомнил, но дух его уроков явно присутствует в моих экзерсисах по запоминанию всех этих молитв. Судите сами:

( Мой ассоциативный реквием )

О ноздрях с виолончелями или Мой ассоциативный реквием

Еще в детстве, после многократного прослушивания вот этой записи и после просмотра фильма «Амадеус» поселилась во мне стойкая уверенность, что «Реквием» Моцарта – это самое великое музыкальное произведение на свете.

Только вот текста этой заупокойной мессы я не знал. И подпевать пластинке не мог, разве что можно было вовсю выдумывать слова. Возникала какая-то непонятная «спаржа» в «Tuba mirum», которая потом и запивалась морсом из партии тенора.

Слова я узнал намного позже – они были напечатаны в буклетике, сопровождавшем другую музыку на эти же слова – «Реквием» Джузеппе Верди под управлением Артуро Тосканини.

Но до поры до времени у меня не было никакой необходимости заучивать все эти тексты. Естественно, самые полюбившиеся куски, вроде гениальной «Lacrimosa», заучивались сами собой.

Вслушивался я и в другие знаменитые реквиемы: после Верди настал черед Форе, а потом и Брамса с его «Немецким реквиемом»... Какие-то фразы запоминались из них..

Как-то раз, в студенческую пору, по моей, или все же по нашей общей вине опаздывала одна девушка на утреннюю пару латыни. Слегка сокрушалась по этому поводу. А я ей предлагал войти в класс, бухнуться на колени перед учительницей и пропеть из Верди: «Куид сум ми-изер ту-унк дикту-урус?..». Мол, что еще я, бедняжка, могу сказать в свое оправдание?

В голове у меня при этом звучал голос Федоры Барбьери. Но на ютьюбе я ее не нашел, так что вы услышите великолепную Агнес Бальтса. Вам сюда.

А вот теперь, спустя много лет, после десятка переслушанных записей, в нашем новом спектакле играю я католического священника

Все хоронит и хоронит он людей, все читает и читает заупокойную мессу по каждому покойнику.

А надо вам сказать, что слова на неиспользуемом незнакомом языке заучиваются плохо. Нужно постоянно искать ассоциации, и запоминать не столько слова, сколько сами эти ассоциации.

Подобный опыт заучивания у меня уже был: я вводился на роль офицера в «Прощании с Дон Жуаном», и мне нужно было за два дня выучить «Патер ностер» и «Аве Марию».

Поразило меня тогда звуковое обилие всех этих «челлис» да «нострис». Сплошные виолончели да ноздри, говорил я сам себе. Да еще какие-то Мольеры с фруктами («…in mulieribus et benedictus fructus ventris»). Еще слегка беспокоил вопрос – кому же это дано бесходие, и бесходие куда?

Ведь: «Panem nostrum quotidianum da nobis hodie».

Ну, в общем, совсем как в том анекдоте про волны, которые бились аборт корабля.

Помню, как в начале девяностых надсмехались мы над неким пропагандистом иврита, который предлагал учить язык с помощью ассоциаций – чем потешнее, тем лучше.

Имя его я не запомнил, но дух его уроков явно присутствует в моих экзерсисах по запоминанию всех этих молитв. Судите сами:

( Мой ассоциативный реквием )