Лекция Юрия Норштейна в «Бецалеле», Иерусалим

Недели три тому назад я был на встрече с Герцем Франком. Он показывал свой фильм о театре «Гешер», называющийся «Вечная репетиция». Фильм этот снят деликатно, с любовью к подаваемому материалу. Возможно, именно по причине такой своей деликатности он получился одноплановым. У меня создалось такое впечатление, что недоговоренностей в нем больше, чем логически завершенных историй. Во всяком случае, ничего, кроме того, что: театральное ремесло и все его составляющие – штука сложная, тяжелая и многообразная, и многие актерские драмы не видны зрителю, поскольку происходят во время репетиционного процесса... я из этого фильма не вынес. Да и вообще: «Бывают сложные машины на свете, но театр сложнее всего...»

Но ведь это я и так знаю.

И еще – поразила меня чрезмерная любовь Евгения Арье к «фуркам»: из спектакля в спектакль кочуют у него два типа движений декораций по сцене: круговой («Деревушка», «Раб») и от края к краю («Город», «Адам бен келев», «Враги. История любви»). Увы, поставленные рядом сцены репетиций этих спектаклей, наводят на, возможно, ложную мысль о скудности движенческой разработки в спектаклях этого театра.

Все эти впечатления не стоили отдельного поста. Единственная запись в моей тетрадочке с того вечера – эпиграф к фильму – так и осталась невостребованной Вот она: «из дневника Петрова-Водкина: «Не есть ли все искусство только репетиция к превращению самого человека в искусство… на сцене Вселенной?»».

Возможно, это было одним из моих итальянским ощущений – поэтому я и записал эту фразу для себя.

Но вот позавчера мне посчастливилось попасть на лекцию Юрия Норштейна, на которой присутствовал и сам Герц Франк, и многие вещи связались для меня в единое целое.

Под катом – мои записи с лекции Юрия Норштейна, в моей тетрадочке они идут сразу за эпиграфом из Петрова-Водкина. Я их почти никак не обрабатывал, за исключением отдельных мест, где нужно было связать фразы.

( Лекция Юрия Норштейна, Академия искусств «Бецалель», Иерусалим, 1 декабря )

Три комментария к этим записям:

1) Когда я впервые увидел кадры, где Акакий Акакиевич выписывает воображаемые вензеля буков на снегу, мне было лет одиннадцать. Стало быть – двадцать два года тому назад. Это было в Риге, на кинолектории: встреча с Юрием Норштейном, на которой он показывал свои мультфильмы: Я впервые увидел тогда и «Лису и зайца», и «Сказку сказок», и вот эти вот кадры письма на снегу. С этой сцены и начиналась нынешняя демонстрация отснятых фрагментов мультфильма.

Двадцать два года – длинный промежуток, ровно две трети моей жизни.

Столько всего было в ней, периодов, этапов, разных стран и людей, мыслей и поступков... А где-то там все это время Акакий Акакиевич Башмачкин все выписывает и выписывает свои буковки на полотне заснеженного Петербурга.

И тогда эти кадры поразили меня, поражают они с той же силой и сейчас.

Возможно, это что-то, что всегда было со мной, какая-то неизменчивая часть меня, занятая таким же бесконечным и монотонным выписыванием буковок на снегу (или какой-либо другой работой). Так можно проиграть жизнь, но так еще и создаются шедевры: ведь Норштейн свою «Шинель» тоже так снимает, вот уже двадцать семь лет: кадр за кадром, или букву за буквой.

2) Мне кажется важным дать здесь ссылку на наш разговор с edik_m: вот он.

Только что я был в стране, где множество людей в течение веков могли трудиться над одним собором. Не торопясь, тщательно, скрупулезно, поколения за поколениями великих мастеров отделывали в нем каждую ступеньку, каждый выступ, каждую мельчайшую деталь.

Конечно – сравнение Флорентийского собора и норштейновской «Шинели» не может быть один к одному: это всего лишь ассоциация. Но мне бы хотелось прояснить с помощью этой ассоциации свою позицию: кто мы такие, чтобы ставить творцам «дедлайны» и утверждать, что мол-де перфекционизм, видите ли, «хорош в разумных пределах»? У нас нет на это никакого права.

3) И последнее. Возможно, кому-то может показаться, что вся лекция Юрия Борисовича Норштейна была лишь довеском (лишним) к его деятельности как таковой вообще и к его мультфильму «Шинель» в частности. Он, якобы, ничего нового не сказал, а просто прокомментировал методы своей работы, понятные и без полуторачасовой лекции. Мол, и так ясно, что работает он подробно, и внимательно относится к человеку и к его физическим и душевным движениям..

Вон, Олег Куваев, автор знаменитой штамповки под названием «Масяня», не обремененной ни какой бы-то ни было мыслью, ни деталями, призывает Юрия Норштейна к «более серьезному анализу».

Мне же лекция мастера показалась чрезвычайно важным культурным событием – именно поэтому я стремился в точности записать ее основные пункты.

В том мире, где царит вседозволенность и поверхностность, где принято разводить руками: «постмодернизм, понимаете ли», или там, «двадцать первый век… такое время сейчас», в этом мире подобная лекция может служить неплохим ориентиром, зацепкой, свидетельством того, что еще не все потеряно.

Ну, а кроме того, это еще один шанс заглянуть в лабораторию мастера, возможно, прояснить какие-то важные вещи и для себя, для своего существования в профессии.

Лекция Юрия Норштейна в «Бецалеле», Иерусалим

Недели три тому назад я был на встрече с Герцем Франком. Он показывал свой фильм о театре «Гешер», называющийся «Вечная репетиция». Фильм этот снят деликатно, с любовью к подаваемому материалу. Возможно, именно по причине такой своей деликатности он получился одноплановым. У меня создалось такое впечатление, что недоговоренностей в нем больше, чем логически завершенных историй. Во всяком случае, ничего, кроме того, что: театральное ремесло и все его составляющие – штука сложная, тяжелая и многообразная, и многие актерские драмы не видны зрителю, поскольку происходят во время репетиционного процесса... я из этого фильма не вынес. Да и вообще: «Бывают сложные машины на свете, но театр сложнее всего...»

Но ведь это я и так знаю.

И еще – поразила меня чрезмерная любовь Евгения Арье к «фуркам»: из спектакля в спектакль кочуют у него два типа движений декораций по сцене: круговой («Деревушка», «Раб») и от края к краю («Город», «Адам бен келев», «Враги. История любви»). Увы, поставленные рядом сцены репетиций этих спектаклей, наводят на, возможно, ложную мысль о скудности движенческой разработки в спектаклях этого театра.

Все эти впечатления не стоили отдельного поста. Единственная запись в моей тетрадочке с того вечера – эпиграф к фильму – так и осталась невостребованной Вот она: «из дневника Петрова-Водкина: «Не есть ли все искусство только репетиция к превращению самого человека в искусство… на сцене Вселенной?»».

Возможно, это было одним из моих итальянским ощущений – поэтому я и записал эту фразу для себя.

Но вот позавчера мне посчастливилось попасть на лекцию Юрия Норштейна, на которой присутствовал и сам Герц Франк, и многие вещи связались для меня в единое целое.

Под катом – мои записи с лекции Юрия Норштейна, в моей тетрадочке они идут сразу за эпиграфом из Петрова-Водкина. Я их почти никак не обрабатывал, за исключением отдельных мест, где нужно было связать фразы.

( Лекция Юрия Норштейна, Академия искусств «Бецалель», Иерусалим, 1 декабря )

Три комментария к этим записям:

1) Когда я впервые увидел кадры, где Акакий Акакиевич выписывает воображаемые вензеля буков на снегу, мне было лет одиннадцать. Стало быть – двадцать два года тому назад. Это было в Риге, на кинолектории: встреча с Юрием Норштейном, на которой он показывал свои мультфильмы: Я впервые увидел тогда и «Лису и зайца», и «Сказку сказок», и вот эти вот кадры письма на снегу. С этой сцены и начиналась нынешняя демонстрация отснятых фрагментов мультфильма.

Двадцать два года – длинный промежуток, ровно две трети моей жизни.

Столько всего было в ней, периодов, этапов, разных стран и людей, мыслей и поступков... А где-то там все это время Акакий Акакиевич Башмачкин все выписывает и выписывает свои буковки на полотне заснеженного Петербурга.

И тогда эти кадры поразили меня, поражают они с той же силой и сейчас.

Возможно, это что-то, что всегда было со мной, какая-то неизменчивая часть меня, занятая таким же бесконечным и монотонным выписыванием буковок на снегу (или какой-либо другой работой). Так можно проиграть жизнь, но так еще и создаются шедевры: ведь Норштейн свою «Шинель» тоже так снимает, вот уже двадцать семь лет: кадр за кадром, или букву за буквой.

2) Мне кажется важным дать здесь ссылку на наш разговор с edik_m: вот он.

Только что я был в стране, где множество людей в течение веков могли трудиться над одним собором. Не торопясь, тщательно, скрупулезно, поколения за поколениями великих мастеров отделывали в нем каждую ступеньку, каждый выступ, каждую мельчайшую деталь.

Конечно – сравнение Флорентийского собора и норштейновской «Шинели» не может быть один к одному: это всего лишь ассоциация. Но мне бы хотелось прояснить с помощью этой ассоциации свою позицию: кто мы такие, чтобы ставить творцам «дедлайны» и утверждать, что мол-де перфекционизм, видите ли, «хорош в разумных пределах»? У нас нет на это никакого права.

3) И последнее. Возможно, кому-то может показаться, что вся лекция Юрия Борисовича Норштейна была лишь довеском (лишним) к его деятельности как таковой вообще и к его мультфильму «Шинель» в частности. Он, якобы, ничего нового не сказал, а просто прокомментировал методы своей работы, понятные и без полуторачасовой лекции. Мол, и так ясно, что работает он подробно, и внимательно относится к человеку и к его физическим и душевным движениям..

Вон, Олег Куваев, автор знаменитой штамповки под названием «Масяня», не обремененной ни какой бы-то ни было мыслью, ни деталями, призывает Юрия Норштейна к «более серьезному анализу».

Мне же лекция мастера показалась чрезвычайно важным культурным событием – именно поэтому я стремился в точности записать ее основные пункты.

В том мире, где царит вседозволенность и поверхностность, где принято разводить руками: «постмодернизм, понимаете ли», или там, «двадцать первый век… такое время сейчас», в этом мире подобная лекция может служить неплохим ориентиром, зацепкой, свидетельством того, что еще не все потеряно.

Ну, а кроме того, это еще один шанс заглянуть в лабораторию мастера, возможно, прояснить какие-то важные вещи и для себя, для своего существования в профессии.