На сцене нельзя чувствовать. На сцене нужно действовать. Чувства приходят потом. Когда долго не выходишь на сцену, или когда смотришь спектакль со стороны («Обеты», в моем случае). Распространенная шутка: как мне не повезло! Я не могу увидеть этот спектакль! Я в нем играю!!!
Зато потом, когда долго не играешь, и наплывают чувства, то попадаешь в полусон-полуявь. К тебе приходят персонажи, твои и чужие, из всех спектаклей. Ты мысленно возвращаешься на самые удачные репетиции, в самые удавшиеся вечера и проживаешь эти мгновения еще раз и еще раз: за себя, за Медвежонка, за Пошляка, за Донну Анну, за Шифру, за Яакова, за Шейнделе… Ты произносишь эти тексты, на иврите и на русском, ты проигрываешь эти сцены, ты говоришь с ними и за них.
Выпаливаю: - Нет, меня ни капельки нет, понимаешь? - Что ты ко мне пристал? Если тебя нет, то и меня нет… Затем мудро и задумчиво: целые государства не могут справиться со своими сомнениями, что же вы хотите от одного человека?.. Можно, конечно можно задушить сомнения… Но за это приходится дорого платить… И на иврите, как поручение сумасшедшей: им тимцеу эт доди, ма тагиду ло? Ше холат ахава ани… (если вы встретите возлюбленного моего, что скажете вы ему? Что я изнемогаю от любви)… И на два голоса, первый ласково, второй исступленно: - Ты меня любишь? - Я люблю тебя. - Как ты меня любишь? - Больше всего на свете. - Почему? - Потому что ты такой мудрый, а я глупая корова. А ты меня любишь? - Кто знает – что такое любовь? - Кто любит – знает…
Еще одна шутка как основа для капустника: взять наш последний спектакль, «Хелмские мудрецы» (самый сложный по закулисной жизни), и перевернуть кулисами к зрителю. Откроется следующая картина – куда-куда вы подевались, штаны зеленые мои? Так, надо еще синие ново-хелмские заправить в носки, чтоб не торчали, где же шапка? а, вот она родимая, так, все пуговицы застегнуты, кажись, все, только бы не оторвалась вот эта, еле держится. Та-ак, теперь реквизит не забыть бы, эх, куда молоток отлетел, сейчас наклонюсь, достану… Так и возникает эта невероятная, никем не простроенная, неповторимая хореография, по своему даже красивая. Никому не видимая, кроме, возможно, партнерши, которая делает почти тоже самое, вот только вместо грозящей оторваться пуговицы у нее трещащие по всем швам манжеты.
А сзади, невидимый зрителю, Фима, бросая обвинения Богу, вдруг прозревает: Господи, я просил у тебя любви, а ты мне дал страждущих, нуждающихся в моей помощи. Господи, я просил у тебя счастья, а ты послал мне препятствия, которые нужно было постоянно преодолевать… Я не получил ничего из того, что просил… Я получил… все, что мне было нужно…
Когда и мне вдруг начинает казаться, что и я получил все, что мне было нужно, становится легче.
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
